ernestine_16

 А еще у меня была одна бабушка - Вера.

Вибачте, але прасувати вже лячно.
Льон, нитки муліне 40-50ті рр.
Колись чоловік вбирався, як рибалив тролінгом з човна - ой же ж і легенька, невагома у спеку!
Зараз поклала в коробку, щоб зберегти. От тільки вам покажу.

Я ведь еще потихоньку разбираю архивы.
Свекрови папки - пластиковые, клеенчатые, картонные, сотни документов, фотографий, разрозненные записи о школе, тысячи газетных вырезок, конспекты самых удачных уроков... И снова фотографии, и с подписями, и с замаранными подписями...
А там и немного документов свёкра: 1949й - работа в Средней Азии, в высокогорье. Затем армия - это Белгород-Днестровский - и вот он же на съемках фильма "Корабли штурмуют бастион", который тогда снимали в тех местах и всех солдатиков нарядили в соответствующую форму - высокий чернявый красавец с мушкетом!
У свёкра было универсально красивое лицо: он был похож и на украинца, и на кавказца, в еврейской компании его принимали за своего, а в Одессе у родичей считали греком. У него мама черкешенка, черная, сухая - баба Ганна.
Свекровь моя - та светлая, панночка, из поляков.
На вид белесое облачко - а сколько воли: добилась-таки от "рідненького" колхоза направления на учебу, уехала учиться в Измаил, там и встретила судьбу свою.

Старые папки давно никто не открывал. Пыль времён. Ничего, ничего, пускай. Ведь невозможно оторваться.

А что я оставлю?

Прадедушка Митя садился обедать в кухне своего просторного дома, а над головой у него висела деревянная полка с посудой. Супруга его баба Нота, словно нарочно подгадав момент, каждый раз начинала греметь на этой полке мисками и тарелками. Грохот над головой был, по словам присутствовавших, не хуже бомбежки. "Вот Пановская порода!" - сердился, втягивая голову в плечи, прадедушка Митя.

Это было несколько странно. Дело в том, что баба Нота ( Панова в девичестве) происходила из очень многодетной и, следовательно, очень бедной семьи. И никакого обилия посуды у них быть не могло. Нечему там было греметь.Так что считать эту привычку семейной чертой рода Пановых не было у прадедушки ни малейшего основания. Но реплика повторялась ежедневно.

Как попала ничем не примечательная Наталья-Нота в зажиточную семью прадедушки, чем покорила сердце мастера-оружейника - не узнать уже. В замужестве довелось ей носить дорогие сорочки с вышивкой ришелье и сиживать на громоздких черных лаковых стульях с "готическими" спинками, о которых я уже вспоминала ( "Домик над Днепром").
Баба Нота даже немножко жеманничала и придумала словечко "издевляться". "Не издевляйся!"- отмахивалась она. Это означало: не морочь голову, не капризничай, не издевайся надо мной.

Баба Нота всю жизнь занималась домом, получала пенсию за репрессированного мужа восемь рублей - но всегда ( всегда!) была "при деньжонках", как она говорила. Совершенно неграмотная, она прекрасно разбиралась в деньгах и отнюдь не по ошибке совала мне рублик на проезд ( стоивший, как известно, 3-5 копеек).
Она покупала мне смешные базарные игрушки: грибы-копилки и деревянные яички, расписанные домиками, ручейками и уточками в ряд. Она приносила мне камышовые кошелочки васильково-зелёнковой расцветки - обязательно с гостинцами внутри: финики, семечки, кисло-сладкий виноград, халва...Наверное, именно такие гостинцы вызывали восхищение у нее самой когда-то давно , и теперь баба Нота "доигрывала" свое собственное детство.

Больше всех на свете любила баба Нота своего внука - моего папу. А после развода папиных родителей стала любить его еще крепче.

Бабушка Шура и шестилетний папа, совершив несколько переездов, оказались в незнакомом городе. Там бабушка поступила секретаршей в учреждение, а маленького папу удалось устроить в детский сад. Утром бабушка только успевала довести его до калитки детсада - и бежала дальше на работу.
В то утро бабушка, как обычно,попрощалась с ним у калитки. Папа поднялся на крыльцо детсада, но дверь оказалась заперта. Он стучал долго, и наконец вышел сторож и проворчал, что садик закрыт на карантин, и велел ему идти домой. Но дома никого не было, и папа пошел к своей маме на работу.
Почему-то он догадался, куда нужно идти, хоть города совсем не знал. Он останавливался на перекрестках и просил прохожих перевести его через дорогу. И ни один человек не поинтересовался, куда и откуда идет шестилетний мальчик.
Бабушка раскладывала на подоконнике газеты-журналы, когда увидела вдруг: ее ребенок пересекает широкую площадь, полную трамваев и извозчиков.
Как он нашел дорогу - так никто и не понял.

Папа вообще любил удивлять.
Однажды папа показал мне фокус. Он вырезал из бумаги картинку ( это был нарисованный чугунный утюг), положил ее на листок смородины, накрыл шерстяной тряпочкой и стал ударять по ней щетиной одёжной щётки. Длилось это очень, очень долго. Я убегала, прибегала, но еще было не готово. Наконец папа вынул листик -о! - он стал паутинно-кружевной, а в центре - зеленый силуэт утюжка. Этот фокус может показать только очень настойчивый и трудолюбивый человек.

Папа оставался в душе немножко ребенком. Он брал у меня сачок, чтобы поймать красивую бабочку. Из фольги от конфет он делал мне кукольную посуду: наворачивал фольгу на кончик пальца, а из остальной части формировал ножку и донышко - получался фужер, или вазочка, или стаканчик.

Как-то раз папа принес из сарая дощечку - чуть шире линейки, покрасил ее раствором марганцовки и сделал для моей кукольной посуды настоящую полочку.

Вот так вернулась ко мне миниатюрная копия той посудной полки, что висела в доме прадедушки Мити.