ernestine_16: (Default)
Каждый раз на праздники бабушка, тетя Люда и Боречка пекли пироги. Когда Боречка месил и раскатывал тесто, его толстые щеки тряслись, как холодец в миске.
Для холодца покупались на базаре настоящие свиные ножки, с копытцами. Вредный Толька пугал Катю: изображал свинячьими ножками на табуретке танец маленьких лебедей.
Еще он любил брать за кончики крылышек сырую куриную тушку и заставлял ее, безголовую, пританцовывать на столе:
- Прыг-скок
С пятки на носок...
Бледная тушка равнодушно подпрыгивала. Катю тошнило от ужаса, а вредный Толька не унимался. Из-за спины тети Люды он показывал Кате на тёмный коридор и шептал, выпучив глаза: "Медведь!"

Ну кто ж сомневается: медведь - бесформенный кусок коридорной темноты - живет в глубине вешалки, под шубами и пальто. Вытянув толстые лапы вперед, он стоит, невидимый, и сопит. Ждет, когда Катя, обмирая, пробежит из кухни в уборную, на свой холодный горшок.

В уборной зато очень красиво. Там в углу наставлены стеклянные баночки с золотой и серебряной краской. Это от ремонта осталось, когда в угловой комнате делали на стене накат резиновым валиком.
Вредный Толька проводил ложкой по Катиному затылку и говорил, что от этого у нее остался накат - рисунок из золотых листиков. Катя вертелась перед зеркалом, стараясь рассмотреть листики, а Толька гоготал:
- Обдурили дурака
На четыре кулака!

А все-таки красиво, наверное, когда у тебя на шее серебрится листик. Или розочка.

К праздничному столу просили у соседей четыре стула. Соседей тоже приглашали.
Дедушка сначала ни с кем не разговаривал, в своей тарелке молча резал холодец ножом.
Но после курицы, пирогов и селедки с луком делался веселый, румяный, и пел:
- Отчего ты, лысый,
Без волос остался?
Оттого, что рано
С девками спознался!

Тетя Люда, дедушкина жена, приносила из угловой комнаты свой баян. Мама и все гости быстро выходили из-за стола, чтобы танцевать, а бабушка торопливо скатывала рулетиком длинную полосатую дорожку на полу.
Боречка сначала грустил за столом, а потом начинал медленно петь скучным голосом свой любимый "Марш целинников":
- Едем мы, друзья-аааа
В дальние края-аааа...
Станем новосёлами
И ты... и я...

Кате слышалось:
"Станем невесёлыми
И ты... и я..."

Дедушка и Боречка пытались перекричать друг друга:
- Как в колхозе "Зверево"!
Зарезали мерина!
Кому - сиськи! Кому - бок!
Председателю - пупок!!!

- Мммммы пришли чуть свеееет...
Друг за друуугом... вслеееед...
...Нам вручил путёвку
Ком-со-мооооооооольский комитеееееееееет...
Едем мы, друзья-аааААААААА...

Тетя Люда каждый раз показывала гостям синюю коробочку с Боречкиным орденом за целину.
- Во какой сынок!Теперь абы только женился, - шептала она соседкам. - Как только поженится - можно спокойно и умереть.

Катя представляла себе Боречкину свадьбу, как он скучает за столом возле белой кружевной невесты - а рядом, на дедушкиной оттоманке, с удовольствием умирает румяная тетя Люда, с баяном в обнимку.
ernestine_16: (Default)
В комнате, налево и направо от двери, стояли кровати: три детских железных кровати, окрашенных белой и голубой краской. Три кровати и бабушкина тахта. Свою тахту бабушка называла "топчан".
Дедушка спал в своем кабинете. Длинный коричневый ковёр свешивался со стены и накрывал дедушкину тахту. Свою тахту дедушка называл "оттоманка".
- Я - атаман! - кричали мальчишки во дворе.
Дедушка, значит, тоже раньше был атаманом.

У Кати кроватка сначала была с нитяной сеткой по бокам. Потом родилась толстая Натаха, и Катя перешла спать на бабушкин топчан, с бабушкой.
Топ! топ! - мой топчан. Катя любила на нём прыгать.
"Заспокойся!" - сердилась бабушка.
Лёжа на боку, бабушка была тёмной горой, через которую до Кати во сне никто страшный не смог бы добраться.
А если отвернуться от бабушки, лицом к синему лесу с рыжими оленями, то на Катю смотрела во все глаза черная электрическая розетка. Розетку звали Тока.

- Тока-тока пришла на базар - уже и без денег, - рассказывала на кухне тётя Люда.- Полкило свинины, полкило говядины на котлетки, полкило сала Боречке, полкило творога детям, полкило...
"Полкило" - это была такая твердая желтоватая бумага, в которую всегда продукты заворачивались.
Разворачивать полкило халвы было очень интересно: жирные пятна на бумаге были похожи на чьи-то морды.

-...полкило сахару, - подхватывала бабушка,- на два тонких стакана кружовника, и вари, вари до прозрачности.
Но крыжовник и без варенья прозрачный, похожий на мамины бусики. Мама ездила в Полтаву на семинар, приехала поздно вечером, привезла мешочек тыквенных семечек. Катя и сама догадалась: семинар - это где семечки дают. Вкуснее жареных тыквенных семечек Катя ничего во дворе не ела!
Садились с бабушкой на лавочку у забора. Катя искала в каждой семечке щелочку и расковыривала ногтем.
Зёрнышко само выскакивало, оно было чуть зеленоватое.

- Какой твой любимый цвет? - спрашивали девочки Катю.
- Семечковый.

Девочки выскакивали во двор босиком, со скакалками. Увидев Катю, подбегали "позычать", протягивали серые ладошки:
- Подайте - не минайте,
Хоч в торбу, хоч в морду!

Кате жалко было тёплых пахучих семечек, но она видела, как угощает соседок бабушка - и отсыпала девочкам из кулачка.

Девочки вихрем уносились играть. Катины семечки они называли " семки кабаковые".
Однажды тетя Люда насыпала Кате полный карман барбарисок. Это такие красные леденцы в бумажках.
Катя называла их "барабаски".
Увидев Катю на лавочке, рыжая Ритка подлетела к ней:
- Позычь семачек!
Катя протянула ей барбариску.
- И для пары, шоб не съели татары! - клянчила Ритка вторую конфетку.
Катя дала ей вторую.
- Бог любит троицу! - не унималась Ритка.
- Бога нема, - заметил из своей будочки сапожник Йоня Почкис.
Это он так бабушку дразнил. А может, просто заигрывал.
ernestine_16: (Default)
Седловина Корецкого, судя по всему, была где-то неблизко. На фотографию сама метеостанция не попала в целях секретности. Только видно было небольшую метеобудочку на столбе. Будочка была размером с собачью, а все ее стенки были сделаны из деревянных наклонных реек, как бы из жалюзи. Не было покоя Кыценьке от этой будочки: кто там обитает и зачем защищается от скудного северного солнца этими жалюзи? Съев весь свой шоколадный запас в один присест, она лишалась провианта для дальней дороги, но ни это не остановило ее, ни то, что фотография седловины Корецкого исчезла после ремонта в кабинете физики. Завхоз ее то ли выбросил, то ли дома повесил для красоты. И вот Кыценька отправилась на поиски пропавшей седловины.

А в это в это время далеко на Севере выбирался из похожей на берлогу брезентовой одноместной палатки пожилой небритый мужик. Это был сам хозяин седловины – Корецкий.

Он щурясь поглядел на сероватое солнце, выгреб из-под снега жменю оленьего мха, пожевал, сплюнул и направился по глубокому сугробу к метеостанции. Корецкий открыл на столбе дверцу будочки размером с собачью, достал баночку мутного стекла, понюхал. Баночка была пуста. Подумал: «Опять барахлит ареометр, или как его там».
Корецкий был стар и седловина его была стара. Но самой старой была метеостанция: скрипучий жестяной флюгер, деревянная роза ветров и, конечно же, подарок геологов – качели.

Утопая в снегу, Корецкий обошел метеостанцию. Он был печален: он стар, и некому передать дело всей его жизни. Он жил здесь давно. Жил один, и поговорить ему было не с кем. Чтобы поговорить, он лепил снеговиков, но они в последнее время были себе на уме, особенно один зарывался. Пришлось набить ему морду, потом лепить сызнова.

Корецкий что-то затосковал, захотелось ему вдруг домой – туда, где снег иногда тает, где живут воробьи и сороки, а каждому снеговику полагается морковка. А здесь не было ни птиц, ни зверей. Даже бактерии и вирусы не жили на морозе, один Корецкий.

…Кыценька шла и шла – и вышла на маленькую скользкую полянку, с которой и съехала вниз, не жалея толстых ватных штанов. Ехала она недолго, всего лишь до подножия не очень высокой горы, а там снова шла в глубоком снегу, щурясь на бледное, но коварное солнце. Лицо у нее загорело, нос давно облупился, но она не знала об этом. Кыценька решила отдохнуть, пока не зашло солнце. Она достала из торбы десяток крутых яиц, купленных еще на вокзале в Барнауле, и десяток кексов по 16 коп., похожих на маленькие кирпичики хлеба, только обсыпанные сахарной пудрой. Пудра хоть не так слепила глаза, как снег.
Кыценька поела, и вокруг снова стало тихо.
«Не так, дурья балда!» - послышалось вдруг из-за сугробов. Это Корецкий учил снеговика определять направление и скорость ветра. Кыценька повернула голову и вдруг увидела ту самую собачью будочку с жалюзи. Потом она увидела Корецкого. Корецкий тоже ее увидел и заорал от испуга, поскольку давным-давно не видел человека с таким облупленным носом.

Они сыграли свадьбу. Корецкий, несмотря на возраст, научил ее добывать из-под снега полезные ископаемые и превращать энергию солнца в силу ветра, для работы жестяного флюгера.
Кыценька солила олений мох на зиму, т.е. практически постоянно его солила, ссорилась со снеговиками и боролась со снежными заносами вокруг столба с собачьей будочкой.

Однажды над седловиной завис вертолет. Это кандидат в мэры прилетел за себя агитировать. Его помощник долго показывал Корецкому руками, где примерно находится избирательный участок, потом оба напросились пообедать. Корецкий не торопясь сложил костер из предвыборных листовок и долго сидел, пока не пошел дымок из-под увеличительного стеклышка. Натопили снегу, напарили оленьего мха, нашлось и яичко, еще из Барнаула. Пообедав, пели песни у жаркого костра, потом мэр с помощником уснули прямо на снегу, задремала и сытая Кыценька, а Корецкий еще долго подбрасывал в костер пачки листовок. К полуночи уснул и он, а тем временем пилот вертолета, устав ждать, подошел в темноте к погасшему костру, взвалил на плечи двоих спящих, погрузил в кабину и улетел с ними домой. Когда приземлились в Северосервелатке, оказалось, что привез он Корецкого с Кыценькой, а мэр с помощником остались в седловине, теперь уже безымянной. О них вскоре забыли. Мэром тут же избрали прилетевшего Корецкого, он гордился, но в душе тосковал, вспоминая свою палатку, флюгер и снеговиков, с которыми так и не успел попрощаться…

Я похвасталась куме,
Что могу считать в уме.
Мне, пожалуй, эту новость
Нужно вставить в резюме…
ernestine_16: (Default)
То, что девочка эта вундеркинд, знал только директор школы, потому что она была его внучкой. Остальные учителя считали девочку просто невероятно усидчивой и даже как-то называли это ее свойство между собой, но шепотом.
А она действительно была очень усидчивая. Сопя и пыхтя, наваливаясь на стол толстыми локтями в пышных сатиновых нарукавниках, она упорно и долго решала задачу на скорость в два действия.
Обмакивая ручку в чернильницу, она так стучала пером, что соседи испуганно вздрагивали.
Промокашка навсегда сохраняла четкий отпечаток девочкиного кулака.

Словом, она умела быть вундеркиндом. И поэтому ее никто не звал по имени (ее вообще никто никуда без надобности не звал) – а близкие, чтобы заранее себя обезопасить, называли ласково: Кыценька.
По утрам черная директорская эмка подвозила ее прямо к гипсовым пионерам, охранявшим школьное крыльцо. Кыценика долго рассматривала гипсовые фигуры, но так и не могла определить, которому из пионеров уже недоставало трубы, а у которого из двух откололся барабан вместе с гипсовыми палочками.
Звенел звонок, вундеркинд Кыценька, насупившись, отправлялась в класс, крепко прижимая к толстому боку объемистую папку с книгами и бутсами. У входа в класс она сурово отпихивала плечом директора, который радостно кричал ей: «Ну-ка, поцелуй дедушку!» С трудом умостившись за партой, Кыценька опускала черную крышку с крашеными петлями себе на живот и погружалась в свои мысли, как поварешка в густой кисель.
Вызывать ее опасались, поскольку суровый вид директоровой внучки отпугивал учителей, а стиснутый в ее пальцах дефицитный кусочек мела заживо превращался в порошок.
Так она и сидела, мрачно уставившись на оконную раму, сидела усидчиво и крепко.

Дома ее ожидала испуганная домашняя учительница Матвевна.
Матвевне было поручено привить девочке чувство прекрасного, и она из последних сил прививала, принося из музеев и выставочных залов экспонаты и раритеты, а то и просто что-нибудь красивенькое. Однажды приволокла Венеру и показала Кыценьке, как сделать точно такую же из папье-маше. Но непослушные Кыценькины пальцы никак не могли мелко накрошить газету, она насупилась и удалилась в свои комнаты.
Разгневанный дедушка орал на трепетавшую учительницу: « Я щас с тебя статую сделаю!!»
И сделал, что удивительно.
Статуя учительницы была выполнена из гипса, на кубическом постаменте, полая внутри. В макушку статуи вкручивалась лампочка в 200 вт, которая символизировала светоч знаний и освещала садовую дорожку к уборной.
Но открывшийся талант дедушки Кыценьку не воодушевил. Она давно решила, получив аттестат, уехать из дома куда-нибудь подальше – к примеру, на метеостанцию в седловине Корецкого.

Фотография седловины, вырезанная из учебника, висела в кабинете учителя Приличного, и девочка-вундеркинд все пыталась сформулировать вопрос: где это находится?
Кыценька собиралась в дорогу и копила шоколад.
Самое укромное место для сбора шоколада оказалось внутри гипсовой статуи уволенной Матвевны.
Кыценька выкручивала лампочку и бросала туда плитки шоколада «Крик» в развернутом виде, чтобы больше поместилось. От мощной лампочки шоколад плавился, повторяя очертания фигуры учительницы, постепенно наполняя всю статую доверху.

Но однажды, то ли от времени, то ли от атмосферных колебаний, которые иногда происходили в прекрасном южном городе – статуя просто рассыпалась, как кусок мела в толстых пальцах Кыценьки.
И наутро изумленным очам дедушки-директора и всех домашних предстала уволенная учительница, только выполненная в виде негритянки из черного шоколада, с яркой лампочкой на макушке.
Заснеженная дорожка в уборную сразу стала краше благодаря контрасту снега и шоколада.
Все домашние отправились обсуждать новость, и на дорожке осталась одна насупившаяся Кыценька. Пытаясь осмыслить неожиданно открывшуюся связь между формой и содержанием, она вдруг поняла, что отныне сможет и сама воссоздать что угодно – может быть, даже из неподвластного ей папье-маше. Это открытие так поразило Кыценьку, что она простояла на садовой дорожке до вечера. Но вечером шоколадную статую в саду не обнаружили: волнуясь, Кыценька съела учительницу.
ernestine_16: (Default)
...Выявить шпиона в учреждении очень легко по двум признакам.
Самый хитрый шпион всегда начальник, самый неприметный – швейцар.
Поэтому выбирали шпионом всегда либо главного редактора, либо старика Галимзяна Шаляпина, который рассекречивал себя сам, поскольку не умел сидеть тихонько в своей швейцарской будочке, под своими швейцарскими часами, а громко-громко пел частушки:

Столько денег я не трачу,
Сколько тратит Вася мой:
Угощал меня на сдачу
У киоска шаурмой.

Объявить Шаляпина шпионом означало подарить на некоторое время покой и тишину всему учреждению.

Что касается редактора, то он дал согласие работать на шпионскую сеть «Письмо счастья» по двум причинам.
Во- первых, у него были личные счеты, а, во-вторых, его согласия никто и не спрашивал.

Личные счеты редактора, старенькие деревянные счеты с засалившимися от времени косточками, когда-то принадлежали Груше Сысоевой, чей отец работал с Шаляпиным шпионами посменно, сутки через трое. Не умея обращаться со счетами, редактор некогда совершил ошибку в расчетах, вступил в шпионскую сеть, разослал столько писем счастья, сколько смог – и потерял на этом четыре рубля восемнадцать копеек. Теперь он снова вступил туда с единственной целью: развалить на фиг эту шпионскую организацию и уличить всех.

Вечерело. Редактор шел на Вербовку.
Вербовкой в городе называли толкучку, дешевый вещевой рынок на окраине.
В голове редактор прокручивал три мысли: одну – в одну сторону, другую – ей навстречу, а третью – как придется.
Главные из них были: почем шаурма в киоске у Промзабора, а также, кто из сотрудников сети вел за ним слежку. Позади зачем-то тащилась усталая Капа, и редактора вдруг осенило. Он собрался уже сообразить, зачем Капа вечно ходит за ним следом, но вместо этого догадался, что это она ведет за ним слежку, давно ведет и, значит, кому-то докладывает о результатах.
Но – кому?
Разоблаченная Капа плелась за ним по узким улочкам предместья, изредка замирая на полчаса перед витринами, затем догоняла, снова плелась, вороша ботами золотой горячий песок. Когда редактор присаживался отдохнуть на Капину сумку или на опрокинутую урну, она терпеливо стояла рядом и капала редактору на макушку то ли слезами, то ли растаявшим мороженым в картонном стаканчике. Капины слезы означали «почему ты меня опять не уважаешь», а суровое молчание редактора – « я засекречен».

Что он действительно здорово умел делать, так это засекречиваться. В этом с редактором сравниться не мог никто.
Вот и сейчас в его нагрудном кармане лежал чужой проездной, шинель была далеко не его размера, волочилась по песку – длинная, кавалерийская, с потускневшими аксельбантами и торчащими суровыми нитками на месте споротых золотых погон. Строгие байковые обмотки редактора по цвету невозможно было отличить от Промзабора, они прекрасно маскировали его, как и неприметная кобура нагана и – особенно – его старенькая мятая буденновка, которую он нес сейчас в руках, доставая из нее на ходу мелкие кислые яблочки, чтобы кидать в Капу.

Штаб-квартира его шпионской сети находилась на ящиках, позади толкучки.
На одном ящике развалился нахальный шпион, а на другом была аккуратно постелена газетка и лежал недоеденный огурец.
Шпион читал газетку: передовицу и прогноз погоды.
Он поднял голову и внимательно посмотрел на редактора. «Скажите, я не мог вас видеть вчера в министерстве авиации?»
Редактор был там. Он забегал туда на минутку, т.к. в здании был бесплатный туалет, но признаться в этом означало бы погубить многих людей, которым это еще могло быть н
ernestine_16: (Default)
…Как у нас на Воронцовке
Носят маечки-борцовки,
А в поселке Рядовом
Носят майки с рукавом…

В поселке Воронцовка быть безработным считалось круто.
Воронцовцы оканчивали элитные факультеты элитарных вузов по самым неординарным специальностям, чтобы потом интересоваться друг у друга: «А что вы оканчивали, что стали таким безработным?»

Даже выпускники факультета безе областной кондитерской академии завидовали дипломированным специалистам из шумного института дрелей и компрессоров, поскольку на дрель-компрессионистов спроса нигде не было.

Чтобы вести безработную жизнь, в Воронцовке научились выкручиваться. И, судя по всему, у них получалось.
Целыми днями во дворах и скверах все выкручивались, кто как умел.
Кто вообще не умел, делал «ласточку», держась за фонарный столб, но и доходы были соответствующие.

Валик увлекался тогда по молодости станковой живописью: расписывал героями мультфильмов станки и оборудование на заводах Шодуар и Карла Гантке.Он шагал домой после рабочей смены с чувством выполненного долга.
Но Валик свой долг выполнял, а Карл Гантке свой – нет: он не платил Валику с весны прошлого года. Особой причины не было, завод числился в маяках пятилетки, просто Карлу было жалко своих денег.
...Он выдал Валику путевку в швейцарский профилакторий «Нихтцуммерзихферцузеен». Прочитав к концу перерыва полное название, Валик попрощался и уехал в Швейцарию, которая на целую неделю становилась его домом. «В Швейцарию?» - время от времени спрашивал у него проводник в вагоне. «В нее»,- весело отвечал Валик.

Профилакторий был упрятан между двумя долинами: зеленой и желтой. Зелеными и желтыми оказались обыкновенные одуванчики, просто раскрывались и закрывались они попеременно в течение дня. За этими зелено-желтыми долинами виднелись другие долины, а за теми угадывались следующие. Долины уходили ввысь, постепенно становясь бледно-бирюзовыми, пока, наконец, не сливались с небом. И там, на самой невозможной высоте, в серо-голубой дымке оказывалась огромная гордая гора цвета льда. «Эльбрус»,- догадался Валик.

Бренькал колокольчик спокойной коровы, потом снова наступала тишина, пока бежевый петух Петер не запоет «гу-тен-морр-геннн» на крыше низенькой маслобойни. Желтое густое масло долго и медово стекало в сосновый ушат, где и успокаивалось. На стол шурша съезжал с гладкой буковой лопаты круглый коричневый хлеб. Его жаркая корочка никак не могла отдышаться и пахла чабрецом. А сквозь прозрачную смолу липового меда на блюдце светились нежные фарфоровые маргаритки с золотыми усиками стебельков.
ernestine_16: (Default)
Привычка вечно преследовать редактора появилась у Капы давно, еще в Единой трудовой школе, где она сидела прямо за ним, в среднем ряду. Однажды на перемене редактор на спор откусил острие учительской указки, и Капа вдохновенно наябедничала. Ее похвалили, а ей и понравилось.В слесарной мастерской Капа застукала друзей за изготовлением охотничьих патронов. Побежала и донесла вожатой о перерасходовании сырья. За это Капу вне очереди приняли в пионеры. И Капа теперь уже не сводила глаз с редактора, потому что дала пионерское обещание.
Девчонки над ней хихикали, мальчишки, сочувствовавшие однокласснику, ставили ей подножки, подкладывали кнопки и другие посторонние предметы, а она, спотыкаясь и морщась, ничего не замечая вокруг, шла за ним неизбежно, как зима за осенью.

Сначала Капе нужна была похвала за ее доносы, потом самой понравилось подмечать все его промахи.
Затем она завела дневник – но не такой, как у всех впечатлительных девочек, а дневник наблюдений за редактором: как сел, что съел, о чем подумал.

С годами редактор научился все это самоотверженно сносить и даже извлекать пользу. Он вешал на Капу свой ранец, ставил ее сторожить свои вещи, пока играл в футбол – ни Капа, ни вещи никуда деться не могли. Он привык доставать из Капиной сумки бутерброды, придирчиво нюхал колбасу и критиковал сорт чая в термосе, пока все это ел и пил.

А Капа и думать не смела, что могло быть как-то иначе.
Она писала за него сочинения, а позже – статьи, фельетоны и повести, и таскала все это в своей вечной сумке, вместе с его обеденным термосом и парой свежих носков.
Потом жизнь разбросала их далеко, редактор о Капе редко вспоминал. И только покоя не давал ему вопрос: кому же она докладывала о результатах слежки?

Ответ пришел неожиданно, как все всегда приходит.
В пустой комнатке старушки Асбестовны, в коробке от печенья редактор нашел вот такое письмо: «Дорогая нянюшка! Спешу сообщить, что за прошедший день с ним ничего плохого не случилось, гулял утром полчаса, много думал, написал две статьи и басню. На здоровье не жаловался. Пустыня, где он сейчас работает, называется Гоби, а больше ничего написать пока не могу, т.к. сама нахожусь в Верхоянске. Завтра, как всегда, опять сообщу все, что о нем узнаю. Будьте здоровы. Ваша Капа.»
ernestine_16: (Default)
Тетя Люда готовила вкусно. Одна беда: по выходным она увлекалась вегетарианством.
- Разгрузочный день! - громко объявляла тетя Люда и ставила перед дедушкой глубокую селедочницу, полную бледных вареных овощей.
Дедушка заранее кривился, подносил селедочницу к носу и если был в хорошем настроении, грустно пел:
- На первое -
Щи!
На второе -
Овощи!
А на третье -
Карета скорой помощи!
А иногда настроение у дедушки было плохое. Тогда он с глухим стоном переворачивал селедочницу вверх дном:
- Не могу я есть эти ваши éды!
Тетя Люда ахала, а бабушка ему строго говорила:
- Не порть ребенку аппетит.

Ребенок - Катя. Толстую Натаху кормили из бутылочки с соской, вредный Толька куда-то убегал еще до завтрака - так что ребенком за столом была одна Катя. Но ей испортить аппетит было никак невозможно: Катя вообще ничего не ела. Никогда.
- Сухой бы корочкой питалась! - говорила о Кате тетя Люда словами неизвестного поэта.
Катя смирно сидела перед своей маленькой селедочницей и рассматривала узор по краям. Там закручивались цветочки, похожие на человечков: каждый цветочек будто протягивал соседнему изогнутую ручку-стебелек, а тот - следующему, и так по всему краю селедочницы.
"Этот - этому, тот - тому..." - шептала Катя. Голова слегка кружилась от круговорота цветочков.
- Ешь, немощь! - уговаривала бабушка.
- Я не могу, мне плохо.
- А потому что ты не ешь!
Неожиданно за Катю заступался дедушка:
- Вставай, пошли! - командовал он. И Катя с дедушкой направлялись в прихожую.
- Ты далеко? - волновалась тетя Люда.
- Налево! - отвечал ей сердитый дедушка.
Иногда они действительно поворачивали со двора налево и шли к трамваю. Трамваем доезжали до Озёрки и шли на Проспект. Там стояла библиотека, маленький домик со стрельчатыми окнами. Дедушка ходил в эту библиотеку, чтобы поговорить.
- Я приветствую вас! - восклицал дедушка, входя в тихий читальный зал.
Ему многие улыбались, доцента Доценко здесь знали давно.

Дедушка сразу подсаживался к свободной сотруднице, Катю устраивал рядом.
- Философия не имеет никаких ограничений,- начинал дедушка вполголоса.- В планетарном масштабе философские понятия - они сопоставимы!
Сотрудница учтиво кивала, на всякий случай изогнув бровь. Говорить дедушка умел долго, его трудно было остановить.
- Вы...вы ведь у нас записаны? - спрашивала какая-нибудь новенькая сотрудница.
- Еще как! - хохотнув, откликался дедушка.
- Что будем брать? - обрывала дедушкины монологи заведующая читальным залом, полная дама со сложной белой прической.
- Я интересуюсь только по своей теме! - улыбался ей дедушка.
- Напомните, пожалуйста, вашу тему.
- Мироздание! - широко разведя руки, отвечал дедушка громко.
- Тссс! - шептала Катя.

Полная заведующая щурилась:
- Как я вам завидую! У нас тут комиссия за комиссией, а как хотелось бы отвлечься и...тоже... Улететь на далекие планеты!
Дедушка смотрел на нее удивленно:
- А зачем тебе лететь на дальние планеты?
- Может быть, там есть жизнь!
- Живи здесь, - советовал ей дедушка.
- Здесь я никому не нужна,- вздыхала заведующая, перебирая пустые бланки в коробочке.
- Откуда ты знаешь?
- Меня все не любят, - доверительно шептала заведующая.
- А ты что, у всех спрашивала? - смеялся дедушка.

Смеялся он долго. Закашлявшись, принимал из рук доброй заведующей чашечку кофе, а потом и блюдечко домашних пирожков с печенкой. Катю угощали тоже.
- Ваш автореферат так и не нашелся, - сокрушалась новенькая сотрудница.
- Та, чи не горе! - отмахивался дедушка, жуя пирожок.
- Видите ли, научные труды...
- Ну дай поесть человеку! - возмущалась заведующая, подкладывая дедушке еще пирожков и варенья из банки.
Сытый дедушка еще долго рассказывал про свое любимое мироздание. Катя доставала из круглых коробочек и разглядывала на свет научные диафильмы - без картинок, неинтересные.

В обеденный перерыв вместе с сотрудницами библиотеки дедушка и Катя отправлялись в уютную столовую партшколы. Дедушка брал всем по порции шашлыка в алычовой подливе. Катя снимала с шампура пальчиками горячий пряный кусочек, макала в подливу, ела.
- Лопай так, чтоб аж за ушами трещало! - подбадривал дедушка Катю, но библиотекарши почему-то принимали это на свой счет и робко хихикали.

Через час в столовую входили сотрудники партшколы - серьезный мужской контингент в пиджаках.
Эти брали пиво.
Дедушка разрешал Кате отхлебнуть из своего бокала: Кате очень нравилась пена.
- Сто восемьдесят градусов - это и есть пятьдесят процентов, - продолжал дедушка свой бесконечный монолог.
Катя ковыряла фанерную спинку буфетного стула:
- Дееееда, ну пойдем уже!
- Да-да, - спохватывался дедушка. И они шли вдвоем к трамвайной остановке.

- Голова! - уважительно произносила буфетчица тетя Нонна, глядя им вслед.
- Но про градусы я шо-то недопонял, - говорил один из сотрудников партшколы, рассматривая свой бокал на свет.
- Доцент! - поясняла тетя Нонна.

Дедушка был доцентом кафедры физкультуры.
ernestine_16: (Default)
Учитель передернул плечами. Скрипнула портупея, и сразу вспомнилось, как давно, еще в империалистическую, очень хотелось ему добыть языка. Долго хотеть не пришлось: приехала к ним в Дубушяны автолавка, груженная субпродуктами. Там тебе и паштеты, и карпаччо, и, конечно же, он – язык. Млеет себе тихонечко на блюде, весь в желе, весь в брусничных листьях. Молодые тогда были, не ценили ничего. Думали, в жизни будет еще столько разных языков.

А выбрал он один, английский...
Наивный был, ох и наивный!

...Так радужно, звонко, остро и пестро принимал он жизнь! Так густо намазывал на хлеб своей судьбы разные события и постановления Партии, щедро присаливал своей инициативой, добавлял сверху ягодку таланта, укладывал тонкий укропный стебелек высшего образования, втыкал блестящую маслинку самолюбования.
А больше жрать нечего было.
А вся земля вокруг была покрыта тугим снегом, потом снова солнце нашлепывало всей пятерней кленовые листья, и опять из-под сахарного снежного коржика бежал куда-то ручеек, - а ведь были еще и лето, и дальнее море, и ночной гудок поезда ... Чувствуешь затылком прохладный линкруст на стенке сумрачного темно-зеленого купе, слушаешь дребезжанье жалкой ложечки в стакане с гордым голубем на подстаканнике "Миру-мир" - и точно знаешь, что куда бы ни направился, где бы ни оказался совсем случайно - везде встретят самые лучшие на свете люди. Они будут в унтах или войлочных шапочках, похожих на бумажные кораблики. Или в барашковой хмурой папахе. Или в резиновых сапожищах, по колено утопая в сером пахучем сугробе только что выловленной тюльки. Они запоют, как в фильме, протянут к нему свои рабочие руки и, чем бы ни были заняты, подхватят его, маленького, поднимут выше кабины трактора, выше новостройки, выше всего, что у них там есть - и ему останется только захохотать от восторга. И вот тогда сбоку от неба обязательно появится веточка цветущей яблони...
Так было нарисовано на почтовых открытках.
Значит, это и было жизнью.
ernestine_16: (Default)
Сейчас от деревни Жабо до ближайшего города всего километра три, но преодолеть их не решается никто, т.к. никакой дороги там больше нету.
Воинская часть даже подарила подшефному колхозу легкий танк, на башне которого написали «Пассажирский», и в базарный день народу в танк набивается так много, что водителю приходится брать стоячих.
Правда, везти в город на базар особенно нечего, редкие незаболоченные приусадебные участки сухи, как городской асфальт.

По весне жабовцы, бывало, спускались в овраги, ломали пышные ветки подзаборника, дергали вдоль болот распустившийся прикамышник. Обхватив снопы этой яркой зелени, густо усаживались на броню своего танка, ехали в город весело, издали напоминая освободителей. В городе на базаре сочный прикамышник вмиг раскупался. Особенно хорошо он шел поздней осенью, когда горожане принимались рубить капусту и закатывать банки с рассыпчатой вареной картошкой.
Даже Самсоныч, стесняясь своего неумения поторговаться, заходил бочком в торговые ряды, пробовал на вкус ломтики черной редьки, жадно откусывал крупные куски корявого топинамбура, сыпал в оттопыренные карманы сухие твердые кукурузные зерна. А дома, разложив покупки на сыром полу балкона, ежась под порывами ноябрьского сквозняка, все пытался и пытался сообразить, хватит ли этих припасов до следующего урожая. Всегда выходило, что не хватит, и тогда Самсоныч собирался на охоту.

Стрелять Самсоныч так и не научился, попадать – тем более, зато он умел красиво вскидывать ружье. Ружье у него было непростое. Когда-то с этим ружьем охотился в своем имении Спасское-Лутовиново И.С.Тургенев, очевидно, и выцарапавший на ложе гвоздиком: БЯША.
Позже П.Виардо продала его одному гарибальдийцу. Гарибальдиец дожил до Советской власти, но очень ей сочувствовал. Он подарил ружье М. Горькому, а тот возил его долго от Сорренто до Сормово. Лихие сормовские беспризорники кричали ему: «Дядька, достань горобчика!» - и тогда доверчивый пролетарский писатель нехотя приносил из сарая ружье и , зажмурившись, палил в воздух. Сыпались сухие стручки акации, свистел милиционер в белом кителе, босые беспризорники разбегались по классам, а М.Горький снова оставался один.
Он скучал, ковырял сырники вилкой и, путаясь, называл реальность реализмом.

"Засыхает мой ковыль,
Догорает мой фитиль.
Нету ближе мне подруги,
чем старуха Изергиль", - пел он молча.

С батенькой Луначарским М.Горький как-то поспорил, что придумает новый творческий метод. Поспорил на ненужное ружье, а метод придумал нужный.
Долго потом ружье пылилось в бутафорской кладовке киностудии. Если ружье забирали на съемки фильмов про Горького, кладовщица Капа чистила его длинным прутиком от веника.
А потом ружье потерялось. Просто участникам массовки мало заплатили, и они, простоявшие сутки под дождевой установкой, обиделись и побросали реквизит где попало.
Долго еще потом грибники в лесу находили то утюг, то флейту.
А Самсоныч нашел хороший сосновый табурет и ружье.

Раз в том лесу белковали с одним гравером. Шли вброд через Малую Сенеку, ружье утопили и чайник. Ружье, правда, потом достали, а без чайника в лесу – как?
Накопал он тогда глины, слепил кофеварку, вскипятил в ней воду, заварил желуди. Потом и сахарницу слепил, и рамочку для фотографии, на которой они с гравером лося коптят. Так вот и выжили тогда в лесу. А все благодаря смекалке и природному чутью.

"Дураков полна страна,
Самсоныч – исключение:
Не умеет ни хрена,
но любит приключения", - пел про него гравер. Молча пел, конечно.
ernestine_16: (Default)
У нас в городе, покупая арбуз на рынке, многие произносят:
- Нарежьте!
Это не означает, что продавец сейчас нарежет арбуз продольными или поперечными дольками - кто как умеет.
"Нарезать" в Днепре - это вырезать на боку арбуза маленький треугольник, чтобы, подцепив его ножом, убедиться, что арбуз спелый.
Аркадия мучил вопрос: а что делать с арбузом неспелым? Как быть, если вынутая арбузная пирамидка бледна, а арбузные семечки при этом бесцветны, как пуговицы на холщовом белье красноармейца?
И Аркадий придумал. Он почти всегда что-нибудь придумывал.
Аркадий догадался запихивать под вынутую из арбуза неудачную пирамидку какой-нибудь сюрприз.
Тут же и спонсоры нашлись, и вскоре покупатели с чувством глубокого удовлетворения принялись вытаскивать из купленных неспелых арбузов то одноразовый китайский фонарик, то циркуль модели "козья ножка", то напильник для пяток, а то и янтарные серьги завода "Днепропластмасс".
А тётка Явдя вытащила путевку, бесплатную путевку на тихоокеанский остров Гычка. Опанас Гычка был обычным олигархом, купившим этот остров для каких-то своих олигарховых нужд, но после деолигархизации ( это слово тётка Явдя произносила без запинки, с легким акцентом) пан Гычка принялся возить туда отдыхающих. На острове стояли в два ряда бамбуковые шалашики, крытые очеретом. В своих прохладных будках вяло перегавкивались привезенные на остров бдительные Сирко, Бровко и Рудько. Звенели цикады. В новеньких скворечниках перекликались какаду. Босая баба Секлета дни напролет ходила туда-сюда по горячему песку и негромко предлагала желающим шашлык из рапанов и местное пиво. Пиво было кисловатое, однако нагретое в бабиной сумке горячими шашлыками.
Тётка Явдя вытряхнула из рюкзачка бандуру и заиграла "Йестердей".
Отдых обещал быть незабываемым.
ernestine_16: (Default)
...Был такой Архип Никодимыч Сысоев.
Старшая дочь его, красавица, была замужем за владельцем огромного комбината Центробублик, а младшая, Грушенька, жила при отце. Замуж он ее не пускал, со двора – тоже, и ходила-то Грушенька только к газетному киоску, спрашивала с грубой прямотой «Биржевые ведомости».

Старшая, красавица, проживала с мужем в красивом доме, который все в городе называли Угловой, а на столе у них даже в тяжелые времена стояла супница и лежали кольца для салфеток. Потом времена стали еще тяжелее, появились модные слова: сначала чарльстон, а потом ипотека. Когда мода на слово ипотека прошла, оказалось, что у мужа старшей, красавицы, не осталось ничего, даже бублика, и что надо срочно продавать Угловой.
Богатых покупателей в городе не нашлось, красавица плакала, и тогда из-за ситцевой занавесочки вышла Грушенька, постукивая себя по коленке «Биржевыми ведомостями», свернутыми в тугую трубочку. И сказала Грушенька просто: «Я покупаю Угловой».
Оказалось, у нее акций видимо-невидимо, и на всех написано по-английски, что они « микро-мягкие».
Через день Грушенька выложила прямо на клеенку кухонного стола пачки и пачки денег, потом легко подвинула их старшей, красавице. Старшая зыркнула на Грушеньку с завистью, что та теперь в Угловом хозяйка, и стала ее инструктировать, с какой стороны от тарелки кольца класть для салфеток.
А Грушенька ей: « Что вы, сестрица, что вы! Живите себе в Угловом хоть сто лет, я вовсе не об себе пекусь, а об вас только. А мне и здесь хорошо, и к супницам я не привыкши!»
Вот какая была дочка у Архипа Никодимыча.
За то, что спасла семью от сраму, а Центробублик от дефолта, полюбил ее старик Сысоев пуще прежнего.
И решил он доченьку свою свозить в дальние края, повидать разных чудес.

Так попали они на Девятую домну, где сняли изящную виллу с видом на терриконы и на гастроном «Особый».
В то жаркое лето жил на той же вилле и учитель.
Домна напоминала ему какую-то шахматную фигуру, и он мучительно, до боли в затылке пытался вспомнить, какую же. Каждое утро, пока он вспоминал, приходила Грушенька прибраться, сварить ему кашу, постирать. Отец со двора ее никуда не пускал, а в своем дворе – можно.
Протянув через двор крепкие веревки, она деловито развешивала мокрые учителевы гимнастерки, галифе, шинель, буденновку. Портянки он ей не доверял: смены не было.
Безветренными июльскими вечерами, когда даже вспотевшие комары летали высунув языки, учитель приходил навестить Грушеньку в ее крошечном душном чуланчике, притаскивал кипящий самовар и раскаленную сковородку с плавающими в тюленьем жире сладкими морковными котлетами.
Грушенька неторопливо вязала отцу зимний ночной колпак, назойливый козий пух прилипал к ее влажным пальцам, набивался в нос, в уши…От нее невозможно было глаз оторвать!
Вдруг с улицы – собачий лай, выстрелы, крики. В минуту учитель был уже в седле, с выдернутой чекой от гранаты. В ту же минуту он сообразил, что седло это лежит на лавке в сенях виллы, а чеку лучше было бы вообще не трогать.
Прошло еще сколько-то времени, и до учителя дошло: это Сысоев ради счастья Грушеньки накупил новогодних петард в гастрономе «Особый» и теперь взрывает их на ступеньках к восторгу своему и окрестных старух. Так что учителевой гранаты никто и не услышал.
А зимой Никодимыч женился на Варьке Нашатырь и уехал с ней в деревню.
ernestine_16: (Default)
...Валик смотрел на Никусю и переживал: неужели дура? Нет, вряд ли. В профсоюзе и так дураков слишком много.
Что такое профсоюз, Никуся толком и сама не знала. Она произносила «правсоюз», и это убеждало ее в правоте делаемого.
Никуся понимала свою деятельность как заботу о людях, даже если люди возражали или не догадывались, что о них кто-то заботится.
Гордостью Никуси была заводская столовая, выстроенная по одному из тех чертежей Валика, который был попроще.
Из кирпичей разрушенного коровника возвели стены столовой, на крышу пошла старая турецкая черепица, которую еще можно было найти, если хорошенько поискать. К удивлению Никуси, возведенное здание все называли «коробка». Оказалось, внутри не хватало еще очень многого.
Проходили годы, у Никуси еще была надежда, что все как-нибудь сделается само, что найдутся и стекла, и трубы, и вилки.
К ее изумлению, хлопоты и беготня не приносили совершенно никаких результатов, бурый кирпич столовских стен привлекал только кинооператоров, и то ненадолго.
Дошло до того, что Никуся начала попрошайничать на улице и в троллейбусах – вот так прямо подходила к прохожему и спрашивала: «А вы можете достать стекло марки ЖО-71-ГОСТ?»

...Он просто взял топор, нарубил лапника и разжег костер.
Огонь высушил сырые стены коробки и вскипятил воду. Кипяток с угольками совсем не был похож на чай, но к костру потянулись люди. Они покидали свои заиндевелые троллейбусы и шли, и шли к Никусиной коробке, где были свет и тепло. Они грели свои усталые руки и промокшие ноги, они жадно глотали дымный кипяток, благодарно глядя на Никусю поверх кривоватых кружек из папье-маше, с расплывшейся чернильной весточкой «Привет с юга». Но никакой юг не был нужен посетителям Никусиной столовой. Им было и так хорошо.
А неглупая Никуся плакала. Потому что ей было хорошо, как и всем людям, которым было хорошо.
ernestine_16: (Default)
Крепкий сосновый табурет, поллитровая кружка с плоской рукоятью, скользкий деревянный диван, словно выдернутый из вагона электрички, а над диваном этим – вся его жизнь: фотографии, грамоты, гербарии…

Человеку надо мало:
Спички, ножик, одеяло,
Зубную щетку, порошок
И фотокарточек мешок.


Он не любил ничего лишнего.
Если ел хлеб, то это был только хлеб.
Помня чеховский совет, безжалостно отсекал начало и конец написанного романа, и поэтому даже в письмах его не было ни приветствий, ни прощаний.
А потом жизнь и вовсе отучила писать письма. Сначала везде напоминали: НЕ БОЛТАЙ! Ну а дальше – всем известно: дефицит бумаги, чернил, перьев. Как писал? Обходился, как мог. На целине аккуратно выкладывал дорогие слова зернышками кукурузы; на полюсе царапал по льдине сосулькой. А, в общем-то, всегда выручало узелковое письмо. Жаль, шнурки были коротковаты…

В быту был неприхотлив. Сам себе никогда не готовил, но знал точно: если смешать ровно по стакану муки, сахара, сметаны и соды, то что-нибудь обязательно получится.
Он искренне не понимал разницы между шторой, простыней и скатертью. Это так все упрощало. Когда наступал дефицит простыней, он спал на скатерти и укрывался шторой. Когда отменяли шторы – то наоборот. И всегда – с энтузиазмом, оптимизмом, азартно как-то.
Раз читатель-самоучка сообщил, что придумал клеить пластиковые сковородки из одноразовых тарелок. Дело нужное. Он загорелся идеей, позвал секретаря отдела, просчитали прибыль за счет экономии на мытье посуды, тут же нашлись спонсоры… Если бы его тогда не остановили! Если бы ему вообще не мешали! Так нет, позвонила теща, срочно просила приехать, перину постирать. Поехал, казня себя за неумение отказывать теще. А как приехал к ней в село, как перебрали они ту пышную, бабушкину еще, перину - отделили верхушку от каждого перышка, все собрали, потом полоскали в проруби, сушили, расстелив на зазеленевшей лужайке. Как потом валялся среди одуванчиков на этой перине, смотрел на зреющие сливы, думал…
Если б ему только не мешали!
ernestine_16: (Default)
- В каждой пионерской дружине важно - что? Важно - святыня! Всем понятно говорю?
Пионеры озадаченно молчали.
Инструктор райкома комсомола по военно-спортивным играм перевел дух и посмотрел в окно. Солнце садилось за хаты. На автобус он уже вряд ли успеет, придется снова ночевать на полу в учительской.
- Итак, будем говорить, святыней считается - что? Например, знамя. Полковое знамя, оно же знамя полка.
- А у нас нема знамя, - пискнул кто-то в третьем ряду.
- Надо сшить! Отличники учебы есть?
С места поднялась белобрысенькая Люба Хыть.
- Значит, ты и сошьешь! - приказал инструктор. - Садись. Итак, будем говорить, главное в пионерской святыне - что? Главное - это почетный караул, он же часовые. Всем понятно говорю?
Инструктор посмотрел на часы.
- Итак, будем говорить, кто у вас, к примеру, является примером по физической подготовке, она же физкультура?
Пионеры молчали, не понимая.
- Ну, кто у вас умеет строем ходить?
Поднялась Люба Хыть.
- Выйди и пройдись строевым шагом! - инструктор махнул рукой в сторону двери и обратно.
Люба, обмотанная крест-накрест синим шерстяным платком, завязанным узлом на спине, протопала серыми валенками до двери и обратно.
- Всем отрабатывать строевую, знамя сшить! - заторопился инструктор. Еще, может, и успеет на автобус до райцентра. - Всем разделиться на две части: кто в бою за синих, кто за этих, за зеленых. Снежками сильно не кидаться! Всем понятно говорю?
- А як сніг розтане? - пискнул голос в третьем ряду.
- Тогда снаряды шьем, из тряпок мячики, будем говорить. Вон она пусть шьет, - указал инструктор на Любу и вышел, не прощаясь.

Через неделю, после боя, проходившего на черном картофельном поле, расходились по домам побитые, замерзшие и очень грязные. Люба несла знамя, тонкое древко его было сломано. Тряпичных снарядов не хватило, бились кулаками.
Матери и бабушки от всей души кляли инструктора, оттирая пальтишки и галоши бойцов враждовавших армий.
В свежем номере "Пионерской правды" вышел новый приказ маршала Гречко о проведении нового этапа "Зарницы" - военной операции под названием "Цветы на бруствере".
Люба снова до полуночи шила снаряды из тряпочек. А вдобавок еще и цветы.
Что такое бруствер, не знал в селе никто.
ernestine_16: (Default)
Продавец уложил лошадку-качалку в огромную коробку и обернул очень красивой и дорогой бумагой - атласной с нарисованными золотыми колокольчиками.
Утром Лиза нетерпеливо содрала упаковку, но Генрих бережно свернул бумагу трубочкой и упрятал в шкаф: пригодится.
Действительно, пригодилась через год, когда упаковывал для Лизы новый подарок - коробку с кукольной посудой. Правда, бумага была надорвана, ее еле хватило.
Потом Генрих оборачивал остатками этой бумаги книжки и коробки, которые были всё меньше и меньше.
Наконец, через много лет Генрих вертел в руках клаптик размером в четверть носового платка - всё, что осталось от красивой старой обёртки. Что можно завернуть в такой маленький кусочек?
Генрих думал, думал - и наконец, придумал. Еле успел.
- Willst du mich heiraten? - спросил он, опускаясь на одно колено.
И Лиза, зардевшись, ответила: - Natürlich! - надевая янтарный подарок на безымянный пальчик.
ernestine_16: (Default)
Моя однокурсница С. собиралась замуж. В "Комсомольской правде" мы прочитали порицающую статью о том, что туркменским невестам предписывается иметь 40 платьев: 20 шелковых и 20 шерстяных. Почему-то С. загорелась этой идеей и принялась собирать комплект из сорока платьев.
Одно новое шелковое платье у С. было, румынское, с золотыми подсолнухами, купленное в родном селе.
Получив стипендию, мы с ней отправились в ЦУМ, где С. высмотрела себе пару неплохих платьиц из ацетатного шелка. Фасон был один и тот же, но расцветка прямо противоположная, и ей как раз хватило стипендии на два платья. Но на выходе из ЦУМа оказался "развал" - уличная торговля, и там С. с ходу влюбилась в совершенно легкомысленное платьице, ярко-красное в белый горошек. На мои предостережения, что красный шелк обязательно полиняет, С. возразила так: "Тебе что, жалко одолжить мне 24 рубля??" Мне, честно, было жалко этой половины стипендии - но пришлось уступить подруге на пороге ее важных жизненных событий.
На обратном пути нам попался комиссионный магазин возле Троицкого рынка. С. предложила зайти. Новых подходящих платьев там не оказалось, но на прилавке лежали разноцветные шелковые отрезы. С. просяще посмотрела мне в глаза и уплатила за три отреза по разумной цене. "Один бабушка сошьет по выкройке, один - я, а вот этот сдам в ателье!" - на ходу разворачивая свёртки, щебетала С. Шить она не умела, как и бабушка ее: это было видно по скромненьким повседневным платьицам, где воротничок был всегда пришит косо. "А я буду без воротничка!" - беззаботно махнула С. рукой.
Как раз по ходу взмаха ее руки и находилось "Ателье индпошива", где работала закройщица Спиридонова, у которой мы с мамой время от времени заказывали одежду. "Я только на минуточку заскочу", - решила С.
Спиридонова оказалась на месте. Она сняла с С. мерку, приняла отрез шелка и приказала прийти на примерку через две недели.
В примерочной висели платья: работницы ателье потихоньку шили платья "из обрезков" и выставляли на продажу.
Поскольку Спиридонова была со мной знакома, С. получила разрешение выбрать пару платьев, а расплатиться тогда, когда придет на первую примерку. Оба выбранных платья были длинные, в пол. "Буду летом в оперный ходить!" - решила С.
Несколько дней С. на занятиях не появлялась: ездила по городу, тратя присланные из дому деньги. В универмаге "Славутич" ей попалось хлопчатобумажное платье производства Болгарии. " Ну, пускай одно и хабэ будет. Очень богато смотрится!" - объяснила С. свой выбор. Еще она отложила симпатичное платьице в "Лилее" возле Озёрки - но я ее отговорила. Нет, не от зависти, а просто потому, что оно действительно висело на ней мешком - родственники жениха могли подумать, что С. "с привеском". С. испугалась и платье не взяла. Но вместо этого потащила меня на Озерку. Там был неприметный магазинчик швейных полуфабрикатов: то ли брак швейной фабрики, то ли недоделки швейного ПТУ - там висели на вешалках не простроченные мужские рубашки, халаты без пуговиц и совсем уж неприглядные пальто без рукавов. И вот среди этого недоделанного разнообразия С. ухитрилась найти шелковый костюм: жакетик и юбка без застёжек, мутно-синего цвета и совершенно не отглаженный. Он был как будто из подкладочной ткани. "Ничего!" - решила С. - "Доведу до ума!"
Но потом что-то случилось. С. вдруг решила, что и приобретенного количества ей вполне хватит, а что до шерстяных швейных изделий - так ведь зима ж еще нескоро, успеется.
Оказалось, в селе тоже не сидели сложа руки: родственники С. купили ей несколько платьев из японского банлона и совершенно немодного уже кримплена - всё дорогое, но куплено заочно, без примерки, совершенно напрасно.
На лекции мы с С. горячо обсуждали шепотом ее гардероб, рисовали фасоны и считали, сколько платьев ей еще предстоит купить - и нечаянно разбудили Витю. Витя работал в яслях ночным сторожем и всегда спал на Истории КПСС. Прислушавшись к нашему разговору, Витя похлопал глазами и сказал: "Ни фига!" Витя служил в Туркмении и четко знал, что там приданое не невеста покупает, а жених преподносит всё в огромных количествах.
С. очень расстроилась. Но ненадолго.

ernestine_16: (Default)
 Старик Финомин третий месяц не выходил из квартиры. Не было необходимости: запас гречки еще не закончился, а туалетную бумагу он умел делать сам, скручивая в рулон старые трамвайные талончики.
Было тихо. Все соседи давно переехали на дачи, где наконец-то, самозабвенно или с остервенением, сверлили дрелью или крушили молотком поверхности.
Как тихо без соседей!
Телевизор тоже молчал: плохие новости никто не слушал, а хороших не было, да и откуда бы им взяться?
Тишина...
"Хоть бы муха какая в форточку влетела, пожужжала бы о чем-нибудь,"- подумал Финомин. Но форточка была затянута серой медицинской марлей.
Глянув на марлю, Финомин вдруг вспомнил: вирус!
Финомин как-то раз поймал его стаканом. В стакане этом он так и жил, аккуратно прикрытый перевернутым блюдечком. Финомин назвал вирус Алёшей и подолгу сидел, пытаясь разглядеть его за мутными гранями стакана.
Утром и вечером Финомин кормил Алёшу,насыпая ему в стакан хлебные крошки и жареные на топленом сале тыквенные семечки. Однажды хотел накрошить пряник, но спохватился: пряник был имбирный.
- Цыпа-цыпа, - подзывал Алёшу Финомин, постукивая твердым ногтем о край перевернутого блюдечка. Алёша еще не отзывался, но слушать умел хорошо.
- Ты, главное, сиди, не вылезай, - внушал Алёше Финомин. - Я вот к тебе с добром - ну и ты давай с нами по-хорошему. А то ишь, вон как народ весь распугал, баловник!.. Я вот думаю, чего тебе не хватает? Сидишь - ну и сиди себе тихонечко. Мы тебя не трогаем - ну и ты нас не трогай, договорились?
Алёша молча слушал, но понимал он только по-китайски.
ernestine_16: (Default)
Как это называется в психиатрии, когда помнят то, чего на самом деле не было? А мне вот вспомнилась история. 1980е гг. Группа молодых специалистов в Лондоне на каком-то мероприятии. Неожиданно получают приглашение посетить дом профессора. Чай, австрийские конфетки "Моцарт". Разговор о Моцарте, профессор ставит на проигрыватель пластинку. Пожилая супруга профессора произносит по-английски, выпрямив спину, с пафосом: - Это произведение мы слушали летом 1939го в Зальцбурге! Молодая студентка - про себя, сквозь конфету, в чашку с чаем: - Во, бл***, память! Профессорша, кивнув, гордо: - Yes, indeed! - удаляется.
ernestine_16: (Default)
7. Долго ждали они обещанную квартиру. Неожиданно понадобились какие-то справки с места работы в Казахстане, и пришлось снова туда ехать, через знакомые и надоевшие станции Агрыз, Табулга, Куеда...
А с хозяйкой-Ромашкой Наташка разругалась еще раньше, перед отъездом на работу в Казахстан. Костик хотел выплатить Ромашке 2 тысячи за домик, который они снимали. Думал: уедем, а тут нас будет ждать свой собственный угол! А старуха вдруг накинула еще тысячу. Вот так просто взяла и промолвила: "Три!"- это при том, что слово "инфляция" тогда упоминали только на лекциях по политэкономии капитализма.
Костик, конечно, кое-какие сбережения имел - но лишь ради обустройства на новом месте. Пришлось занять недостающее - как он сам выразился, "скрипя сердцем", потому что непонятно было, когда отдавать и чем.
И вот теперь они вернулись, и с Ромашкой стало совсем трудно общаться. То она заявляла, будто Наташкины дети оборвали ей все персики на дереве - хотя никаких персиков у нее в саду отродясь не бывало. То собака Наташкина якобы лаяла громче, чем ее собственная. А однажды Ромашку видели на городской барахолке, она продавала там свой почтовый ящик...Чудила старушка, короче говоря.
Прошли декабрьские дожди, и наступил обычный для нашей зимы долгий гололед. Ромашка не выходила из дому, и во дворе на веревке трепалась забытая ею постиранная зеленая наволочка. Наташка проходила мимо, и вдруг такая жалось потянула ее за сердце, когда увидела ту протертую, заштопанную наволочку! А вечером ей встретилась Ромашка, ковылявшая по льду в аптеку за лекарством. Наташка кинулась к ней, осторожно привела домой, принесла из аптеки всё необходимое, напоила липовым чаем. Ромашка выздоровела, но здоровее не стала. Однажды Наташка, придя к Ромашке с кружечкой бульона, спросила, а есть ли у нее родня какая-нибудь, кому можно было бы дать телеграмму. Оказалось, был у старушки племянник Славка, жил он в Анадыре и писал очень редко. Наташка увидела торчавшие из-за рамы трюмо поздравительные открытки. Выдернула наугад одну, с красным силуэтом "Авроры". На открытке с поздравлением был Славкин адрес. "Жлоб, - подумала Наташка. - На конвертах экономит".
Наташка написала по адресу. Через месяц-два Славка не приехал, но приехала его жена из Краснодара. "Забираю бабушку, - объявила она. - Нечего ей тут. А вы за домом приглядывайте," - и протянула Наташке длинный черный ключ.
В это же время мы с Наташкой и познакомились. Она пришла работать в студию звукозаписи при библиотеке иностранной литературы, и пока крутилась поставленная на запись для меня магнитофонная лента, мы пили чай и разговаривали. Я перетащила Наташку в университетскую самодеятельность, где она аккомпанировала на сопилке ансамблю "Днепряне":
- "Ой, Марічко-чечері,
Чечері-чечері,
Розчеши мні кучері,
Кучері-кучері..."

Однажды под утро Наташку разбудил шум во дворе. Надрывно лаяли собаки, какой-то мужик ходил по двору, заглядывая под крыльцо и в дождевую бочку. Оказалось, Ромашкин племянник Славка. "Приехал вступать в наследство", - объяснил он Наташке. Помолчали. Наташка не знала, что говорят в таких случаях. Не "поздравляю" же...
Наташка доваривала борщ, когда он постучал ей в окно, в руке бутылка "Столичной". "Нам еще чужих алкашей не хватало!"- успела подумать Наташка, но дверь открыла.
- Тётю давайте помянем, - предложил Славка и выложил на стол сверток с сушеной рыбой и связку баранок.
Потом он уехал. А через полгода Наташкин дом снесли, и получила она на семью трехкомнатную квартиру на жилмассиве Тополь. Славке, вроде, дали двухкомнатную - по количеству наследников.
Стали мы жить с Наташкой в противоположных концах огромного города: она на Запорожском шоссе, а я тогда - на
Донецком шоссе.
Больше я про Наташку ничего не знаю и узнать так и не смогла.

Profile

ernestine_16: (Default)
ernestine_16

February 2023

S M T W T F S
   1234
567891011
12131415161718
19202122232425
262728    

Syndicate

RSS Atom

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jun. 11th, 2025 11:47 am
Powered by Dreamwidth Studios