![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Из последних глав. Кубик. Разгадка.
May. 24th, 2017 12:04 am27. ...Кубик молчал, уставившись на глиняные таблички, думал…
«Раскопали?»- услышали вдруг мальчишки спокойный голос бабы Ути. «Это шумерские», - только и смог выговорить удивленный Кубик. «Это – мои», - ласково поправила его баба Утя. «Откуда?!» - захлебнулся Кубик. «Та, из сарая!» - и, махнув рукой, баба Утя пошла по двору, собирая с земли сдернутые ветром прищепки.
Но Кубик не унимался: «А зачем они?». А Баба Утя опять рукой махнула: « Та несить до Фанасевны». Схватив тяжелую коробку, Кубик, Сом и Гарька помчались огородом к соседке бабы Ути. У Афанасьевны пили чай гости – старушки-двойняшки. Увидев коробку, Афанасьевна ухмыльнулась: «Заговорила-таки у бабы Ути совесть! А то денежки с меня взяла – и молчок. Столько лет!»
А одна из двойняшек всплеснула руками и почему-то заплакала.
28. ДАВНО ЭТО БЫЛО. Тогда еще колхоз не носил гордого имени Бебешко, а назывался просто «38 километр». Далеко, за гороховым полем, жили две бабушки- двойняшки, которым еще нескоро предстояло стать бабушками. Работали они скотницами, но одна так и продолжала всю жизнь ухаживать за коровами, а другая говорила по-немецки. Как-то так у нее получалось само собой. И в школе-то у них учитель преподавал немецкий только лишь полгода, потом уехал, а другого не прислали; и книжка-то немецкая была всего одна на деревню, автор – Людвиг Фейербах. Но именно этого самого Фейербаха сестричка-двойняшка прочитала от корки до корки, а потом вдруг и сама заговорила со всеми по-немецки. Она поступила сразу на третий курс Института красной филологии, через год на немецком языке написала диссертацию по древним восточным наречиям, но защитить ее не успела, помешали шпионы. Шпионы были всюду: в ученом совете и на заседаниях кафедры, в читальном зале и в отделе пропусков. Они проникли даже в скудную институтскую столовую, да что там говорить: даже швейцар, стороживший галоши, был самый настоящий шпион, расшатывавший храм науки. И в спешке, срочно, пока храм науки еще не рухнул, двойняшка кинулась наверх, через две ступеньки бегом, успеть спасти хоть что-нибудь. В шкафу на чьей-то кафедре ухватила толстую книгу и какую-то тяжелую пластмассовую коробку, напихала полные карманы каталожных карточек. Потом, уже в поезде, разглядела, что карточки эти были пустые, еще не заполненные, а толстая книга оказалась 3-м томом «Капитала» К.Маркса. За 3-й том старичок-водовоз согласился довезти ее до родного колхоза. «Что везешь, дочка?» - поинтересовался из вежливости водовоз, но двойняшка и сама не знала. С тяжелой коробкой в руках она пробиралась пустыми осенними огородами. За поворотом дороги осыпался пожелтевший молодой орех, а рядом темнел чей-то сарай. Скрипнув в темноте, двойняшка приоткрыла дверь сарая и поставила коробку на земляной пол. Потом заберет.
Но не забрала.
А вот кому была радость, так это бабе Уте. Баба Утя уже тогда звалась точно так же, но к ней еще продолжали свататься женихи. Баба Утя от них отмахивалась, но в сарае за дверью делала зарубки, сколько у нее женихов. С утра пораньше зашла она с топором в сарай и чуть не споткнулась о большую коробку, полную глиняных табличек. То-то обрадовалась баба Утя, то-то ей подспорье в хозяйстве привалило: это ведь не хуже черепицы. И полезла баба Утя на крышу, крыть сарай шумерскими табличками. Долго так сарай простоял, очень долго. Но упросила соседка Афанасьевна: продай да продай, погреб крыть нечем. Уговорила. Вздыхая, собрала баба Утя глиняные таблички обратно в пластмассовую коробку, понесла соседке. А тут откуда ни возьмись – председатель: что несешь, показывай. Что за такой за частный сундук в общественном колхозе? Бабе Уте деваться некуда, брякнула первое, что в голове вертелось, о чем сама думала день и ночь: «Приданое!»
Ахнула деревня. А тут к Афанасьевне кум приехал, Модест. Он тоже за бабой Утей с удовольствием ухаживал. Вот он и назначил ей свидание, в поле, там, где с недавних пор высилась бутафорская веха, сложенная для съемок фильма. Фильм, кстати, на экраны не вышел потому, что А. Бебешко, прочитав сценарий, не одобрил. Съемки пришлось прекратить, хоть, в общем-то, все уже было отснято, и только ненужная веха торчала в поле, чтобы иногда было к чему привязать козу. И вот баба Утя, прижимая к себе коробку, спешила к вехе, якобы на свидание, а на самом деле чтобы спрятать в укромном месте свою дорогую черепицу. Она пошепталась с Афанасьевной, что та придет вечерком к вехе, заберет коробку и оставит деньги в условленном месте. На всякий случай коробку баба Утя даже закопала, но неглубоко. Неизвестно, дожидалась ли она Модеста на свидание, но пошел дождь, и она побежала домой.
29.А Модест, не обнаружив бабу Утю около вехи, пришел в такое смятение чувств, что со словами: «Я ж сказал тебе быть возле вехи!» - взял в охапку каменное сооружение, почти легко оторвал его от земли, сопя, принес на двор к бабе Уте и с тупым стуком уронил под орехом. Эпизод не одно десятилетие пересказывался и в колхозе, и за дальней водокачкой. Нрав Модеста немного напугал бабу Утю, но все ей так завидовали, что она решила все-таки Модесту отказать, чтобы не противоречить романтике легенды. А дождь шел и шел, и трава росла, потом ее косили, потом что-то еще сеяли, и то место в поле, где баба Утя наспех закопала коробку, уже было не найти. Забылось это место, а потом и сама коробка с табличками забылась.
... Этот музей был гордостью всего колхоза. Председатель говорил про него: «Не музей – клад!» Да и как иначе? Издавна все жители на 38-м километре то ли в огороде, то ли при закладке какого-либо сарая, то ли просто схватив ком земли, чтобы отогнать от цыплят кошку, рано или поздно натыкались на какой-нибудь клад. Районный музей уже давно задыхался от разнообразных находок жителей Дрынов, Австрияк, поселка Шевченко и особенно дальней Чорниловки, названной так в честь казака Чорнило, секретаря того самого Недрыгайла из Вербицкого куриня, который, как известно, давил из буряка чернила самому войсковому писарю Глобе. Районный музей жестко поставил вопрос в райраде, и колхозу стали ежегодно перечислять немалые суммы на содержание собственного музея. «Отвязаться хочут от культуры», - ворчал на райраду председатель, но в душе деньгам был рад, потому что рассчитывал когда-нибудь поразить россыпями музейных ценностей – глядишь, и самого Бебешко.
«Раскопали?»- услышали вдруг мальчишки спокойный голос бабы Ути. «Это шумерские», - только и смог выговорить удивленный Кубик. «Это – мои», - ласково поправила его баба Утя. «Откуда?!» - захлебнулся Кубик. «Та, из сарая!» - и, махнув рукой, баба Утя пошла по двору, собирая с земли сдернутые ветром прищепки.
Но Кубик не унимался: «А зачем они?». А Баба Утя опять рукой махнула: « Та несить до Фанасевны». Схватив тяжелую коробку, Кубик, Сом и Гарька помчались огородом к соседке бабы Ути. У Афанасьевны пили чай гости – старушки-двойняшки. Увидев коробку, Афанасьевна ухмыльнулась: «Заговорила-таки у бабы Ути совесть! А то денежки с меня взяла – и молчок. Столько лет!»
А одна из двойняшек всплеснула руками и почему-то заплакала.
28. ДАВНО ЭТО БЫЛО. Тогда еще колхоз не носил гордого имени Бебешко, а назывался просто «38 километр». Далеко, за гороховым полем, жили две бабушки- двойняшки, которым еще нескоро предстояло стать бабушками. Работали они скотницами, но одна так и продолжала всю жизнь ухаживать за коровами, а другая говорила по-немецки. Как-то так у нее получалось само собой. И в школе-то у них учитель преподавал немецкий только лишь полгода, потом уехал, а другого не прислали; и книжка-то немецкая была всего одна на деревню, автор – Людвиг Фейербах. Но именно этого самого Фейербаха сестричка-двойняшка прочитала от корки до корки, а потом вдруг и сама заговорила со всеми по-немецки. Она поступила сразу на третий курс Института красной филологии, через год на немецком языке написала диссертацию по древним восточным наречиям, но защитить ее не успела, помешали шпионы. Шпионы были всюду: в ученом совете и на заседаниях кафедры, в читальном зале и в отделе пропусков. Они проникли даже в скудную институтскую столовую, да что там говорить: даже швейцар, стороживший галоши, был самый настоящий шпион, расшатывавший храм науки. И в спешке, срочно, пока храм науки еще не рухнул, двойняшка кинулась наверх, через две ступеньки бегом, успеть спасти хоть что-нибудь. В шкафу на чьей-то кафедре ухватила толстую книгу и какую-то тяжелую пластмассовую коробку, напихала полные карманы каталожных карточек. Потом, уже в поезде, разглядела, что карточки эти были пустые, еще не заполненные, а толстая книга оказалась 3-м томом «Капитала» К.Маркса. За 3-й том старичок-водовоз согласился довезти ее до родного колхоза. «Что везешь, дочка?» - поинтересовался из вежливости водовоз, но двойняшка и сама не знала. С тяжелой коробкой в руках она пробиралась пустыми осенними огородами. За поворотом дороги осыпался пожелтевший молодой орех, а рядом темнел чей-то сарай. Скрипнув в темноте, двойняшка приоткрыла дверь сарая и поставила коробку на земляной пол. Потом заберет.
Но не забрала.
А вот кому была радость, так это бабе Уте. Баба Утя уже тогда звалась точно так же, но к ней еще продолжали свататься женихи. Баба Утя от них отмахивалась, но в сарае за дверью делала зарубки, сколько у нее женихов. С утра пораньше зашла она с топором в сарай и чуть не споткнулась о большую коробку, полную глиняных табличек. То-то обрадовалась баба Утя, то-то ей подспорье в хозяйстве привалило: это ведь не хуже черепицы. И полезла баба Утя на крышу, крыть сарай шумерскими табличками. Долго так сарай простоял, очень долго. Но упросила соседка Афанасьевна: продай да продай, погреб крыть нечем. Уговорила. Вздыхая, собрала баба Утя глиняные таблички обратно в пластмассовую коробку, понесла соседке. А тут откуда ни возьмись – председатель: что несешь, показывай. Что за такой за частный сундук в общественном колхозе? Бабе Уте деваться некуда, брякнула первое, что в голове вертелось, о чем сама думала день и ночь: «Приданое!»
Ахнула деревня. А тут к Афанасьевне кум приехал, Модест. Он тоже за бабой Утей с удовольствием ухаживал. Вот он и назначил ей свидание, в поле, там, где с недавних пор высилась бутафорская веха, сложенная для съемок фильма. Фильм, кстати, на экраны не вышел потому, что А. Бебешко, прочитав сценарий, не одобрил. Съемки пришлось прекратить, хоть, в общем-то, все уже было отснято, и только ненужная веха торчала в поле, чтобы иногда было к чему привязать козу. И вот баба Утя, прижимая к себе коробку, спешила к вехе, якобы на свидание, а на самом деле чтобы спрятать в укромном месте свою дорогую черепицу. Она пошепталась с Афанасьевной, что та придет вечерком к вехе, заберет коробку и оставит деньги в условленном месте. На всякий случай коробку баба Утя даже закопала, но неглубоко. Неизвестно, дожидалась ли она Модеста на свидание, но пошел дождь, и она побежала домой.
29.А Модест, не обнаружив бабу Утю около вехи, пришел в такое смятение чувств, что со словами: «Я ж сказал тебе быть возле вехи!» - взял в охапку каменное сооружение, почти легко оторвал его от земли, сопя, принес на двор к бабе Уте и с тупым стуком уронил под орехом. Эпизод не одно десятилетие пересказывался и в колхозе, и за дальней водокачкой. Нрав Модеста немного напугал бабу Утю, но все ей так завидовали, что она решила все-таки Модесту отказать, чтобы не противоречить романтике легенды. А дождь шел и шел, и трава росла, потом ее косили, потом что-то еще сеяли, и то место в поле, где баба Утя наспех закопала коробку, уже было не найти. Забылось это место, а потом и сама коробка с табличками забылась.
... Этот музей был гордостью всего колхоза. Председатель говорил про него: «Не музей – клад!» Да и как иначе? Издавна все жители на 38-м километре то ли в огороде, то ли при закладке какого-либо сарая, то ли просто схватив ком земли, чтобы отогнать от цыплят кошку, рано или поздно натыкались на какой-нибудь клад. Районный музей уже давно задыхался от разнообразных находок жителей Дрынов, Австрияк, поселка Шевченко и особенно дальней Чорниловки, названной так в честь казака Чорнило, секретаря того самого Недрыгайла из Вербицкого куриня, который, как известно, давил из буряка чернила самому войсковому писарю Глобе. Районный музей жестко поставил вопрос в райраде, и колхозу стали ежегодно перечислять немалые суммы на содержание собственного музея. «Отвязаться хочут от культуры», - ворчал на райраду председатель, но в душе деньгам был рад, потому что рассчитывал когда-нибудь поразить россыпями музейных ценностей – глядишь, и самого Бебешко.
