Заправка сифонов на чужой улице, или О первой любви редактора

Редактор шел по короткой кривой улице, поросшей кустами боярышника и желтой акации. Улица упиралась в балку, точнее, в красный деревянный забор, ограждавший балку, но редактор этого еще не знал.
Улица была очень старая, тротуара там никогда не было, а на кривых булыжниках проезжей части кое-где были уложены неровные нашлепки асфальта. Из-под асфальтовых нашлепок выбивалась колосками трава, вокруг очень старого овального люка прямо по земле вились длинные стебли беленьких граммофончиков.
На двух потрескавшихся деревянных столбах качались мятые шляпы железных абажуров. Лампочек под ними не было давно. Но редактор любил эту улицу, он привык к ней и многое ей прощал.

Посреди проезжей части вдруг возникали раскрошившиеся ступеньки каких-то прежних строений, а нашлепки асфальта хранили много следов: и маленькие ямки от каблучков, и пробку от пива «Бабский и сыновья», и след лошадиного копыта, и даже царский пятиалтынный.
Редактор привычно смотрел под ноги. В правой руке он крепко сжимал холодный краник стеклянного сифона с газированной водой, потому что шел он от будочки, которая и называлась «Заправка сифонов».
Эта заправка стоила 11 копеек за металлический сифон и 6 за стеклянный, и честно потраченные на свежую холодную воду 6 копеек наполняли редактора чувством, какое бывает иногда у генерала, выигравшего битву.

Время от времени он останавливался, поднимал свою ношу повыше, запрокидывал голову и нажимал на синюю упругую педаль железного краника – и тогда всю голову его до самых мозгов наполняла тугая до боли, кислая газированная пена. Она щипала язык и вырывалась на свободу из носа, она леденила зубы и совершенно не утоляла жажду редактора, но давала ему силы идти дальше, мимо окон, где между рамами, на пышных серых сугробах из ваты были насыпаны мелкие осколки елочных игрушек – как радостное летнее ожидание Нового года.

Он шел и шел по короткой кривой улице и не чувствовал усталости, потому что знал: в одном из темных окон за широким листом фикуса притаилась и следит за ним востроглазая отличница Капа Хохотыкина.
Значит, он заранее должен отвернуться и смотреть на окна по другую сторону.

Он собирался смотреть туда до конца пути, но он не знал, насколько коварны булыжники на Капиной кривой улице. Он не мог этого знать, потому что это была не его улица, он жил вообще-то на другом берегу балки, и даже заправка сифонов здесь была совсем чужая и враждебная, как темный фикус Капы.

Ноги сами привели его сюда, ноги же и споткнулись о фундамент старой коновязи.
Толстенное стекло сифона даже не разбилось – хуже: оно треснуло и развалилось на части, как увядший тюльпан.
Внутри оказалась уцелевшая стеклянная трубка, которая прежде только угадывалась, двоясь между гранями сифона. Очень нужная трубочка. Теперь бы только выпросить у няньки Асбестовны жменю пшена – и будет чем отомстить Хохотыкиной.

Шорохи

Еще учась в Единой трудовой школе, Коллонтай Спиридоновна Коллонтай прославилась своим гулким именем, похожим на колокол Герцена. Учителям имя действовало на нервы, они пытались сократить его до Тая или Коля, однако маленькая, но уже такая преданная делу революции девочка отзывалась только на Коллонтай.
А учителя – что с них взять, многие – из бывших, другие вообще непонятно откуда, и только учитель физики твердого тела О.О.Приличный был из будущих.
Это сразу было заметно.
Ходил он всегда в черных эбонитовых наушниках, что-то в них слышал и с кем-то разговаривал. Провод наушников был крепко примотан сбоку к оправе очков, а вверх высоко поднималась выдвижная антенна, снятая с чьей-то Волги. Двери кабинета физики и астрономии были очень высокие, а сам учитель очень маленький, но все равно он ухитрялся каждый раз, входя в кабинет, задевать антенной бумажное звездное небо, и именно в районе созвездия Обезьяны. Район Обезьяны от бесконечных царапин посветлел и образовал таинственную туманность, которая и влекла к себе неудержимо учителя Приличного.
В дровяном сарае у него хранился довоенный приемник Трактор-1 с крупными самодельными лампами.
Сначала наши, потом немцы, потом снова наши строго приказали сдать этот приемник куда надо, но потом, посмотрев на него внимательно, плюнули и ушли.


Ночи напролет Приличный крутил ручки настройки и слушал шорохи своей Туманности. Он пытался записать эти шорохи на нотной бумаге, чтобы утром напеть, но шорохов было так много, а бумаги так мало, что учитель, в конце концов, научился их запоминать на слух.

Он брел, брел и изобрел особый код шорохов, классифицировал их, каждому шороху присвоил порядковый номер и шифр. Правда, каталог шифров пришлось потом долго есть в целях секретности, но оно того стоило.

Шорохи Приличный расположил в алфавитном порядке, и теперь главной задачей его было составить из шорохов слова и предложения. Задача требовала умственных усилий, а это очень сказывалось на учебном процессе.
В начале урока учитель Приличный объяснял физику твердого тела легко и вдохновенно, пока не начинал слышать шорох. Тогда он погружался в космические звуки, а звуки ученические его переставали интересовать. За это дети и любили физику твердого тела.
В шкафах стояли занимательные игрушки: динамометры, амперметры, хорошенькие гирьки и даже глобус Луны. Урок пролетал шумно и незаметно, но, услышав звонок, учитель мгновенно приземлялся и начинал диктовать номера задач на дом. Номеров было столько, что они напоминали шифры шорохов. «Ничего, ночку не поспишь – все задачки решишь»,- весело подбадривал учитель.
Сам он не спал никогда, боялся проспать шорохи.

Теперь, имея в голове большой словарь шорохов, О.О.Приличный мог нашуршать любое послание. Туманность ждала, и во время долгого школьного карантина учитель смог, наконец, выйти на связь.
И пришел ответ, обычный, вроде бы, шорох, но такой долгожданный.
Перед тем, как сесть за расшифровку, учитель Приличный побрился и надел галстук.
Он долго работал, но все-таки сумел расшифровать послание.
Оно было коротким.
Туманность прислала ему всего одно слово. Не очень длинное слово, но обидное.

Обидевшись на Туманность, учитель Приличный снял свои наушники и повесил их в кабинете между глобусом Луны и рычагом Биренбойма. Он хотел уйти вон из школы, из физики твердого тела, и уже написал заявление, но директор, уверенный, что любой физик рано или поздно начинает работать на оборону, удержал его тем, что вызвал завхоза, тот заклеил полосатыми обоями туманность Обезьяны, и Приличный вскоре забыл о ней. Может, и не забыл, но старался не вспоминать, как почти не вспоминают несбывшуюся мечту.

Он незаметно, как-то нехотя, защитил диссертацию, в которой металлический шарик с одинаковой скоростью прыгал по бетонной поверхности, и это как-то там влияло на народное хозяйство страны.
С диссертацией в школе делать было нечего, и именно поэтому Приличный там остался.